Отец Власий

Жил-был поп…. Отец Власий. Не то чтобы он весь из себя был ревностный служитель культа, а так рядовой попик, подвязавшийся на поприще спасения душ человеческих. А место это непростое, доходное – тут от бесов разного сорта не протолкнёшься, все спешат слабых духом перехватить и в свою безбожную веру увлечь. Вот и попика нашего соблазняли, как положено, сперва вином, потом развратом, потом денежкой. Он до принятия-то сана простым матросом был, а только теперь стоит на своём: вина не пьёт, живёт с попадьёй и лишних денег за требы не спрашивает. Честно служил Власий, вот только очень не любил на исповеди стоять. Столько, прости Господи, разных приходит. Про такое похабство рассказывают поневоле залютуешь. Однако, собрав волю в кулак, шёл батюшка на исповедь, как в океанский поход, навстречу пучине моря житейского.

— Грешна я, батюшка! Каждый день на себя в зеркало гляжу и дивлюсь, до чего же я красивая! — норовя поближе притиснуться к Власию, с придыханием шепчет не к месту ярко крашеная баба.
— Это не грех, дочь моя, а заблуждение.
— А еще, батюшка, я мужиков страсть как люблю…
— Блудишь, значит?
— Блужу, батюшка, ой, блужу!
— Каешься?
— Ох, каюсь!
— Целуй крест!

«Как крест обсосала негодница, чувствуется сноровка!» – в сердцах думает отец Власий, и от возмущения кулаки сжимает. Вспоминая молодость, когда успел он ни один раз обойти вокруг земли, и было дело, не без баловства хаживал с товарищами по портовым кабакам и борделям. Только плеснула память свежей морской волной, а тут уж на подходе другой обалдуй….

— Здрасьте, батюшка!
— Стихи пишешь или рукоблудием занимаешься? — наметанным взглядом определяет Власий тяжесть содеянного волосатым уродом, нескромная улыбка которого светится ярче паникадила в праздник.
— Хуже, батюшка, пидараз я!
— Так что ж ты не женишься?
— А кто ж меня партийного с кобылой распишет?
— Так с кобылой это не педераст, это скотоложец!
— Вот спасибо, точно! Опять перепутал! Пидараз!
— Стой куда ты, а исповедь?
— А у нас с ней всё по согласию.
«Эх, грешник-грешник, — про себя сетует батюшка, — Не успел сказать, убогому скотолюбу, что сей грех не лучше мужеложства… Или не хуже?» Но тут его деятельно отрывает от размышлений следующий по очереди страдалец:

— Разрешите, святой отец?!
— Никто не свят, а токмо Бог…
— До Бога далеко! Разрешите обратиться?
— Ты, сын мой, никак служивый?
— Так точно, святой отец! Гвардии сержант Херданюк!
— Не выражайся, грешник! В храме находишься!
— Виноват…. Это фамилия моя…
— Ну, ты эта… Хм…хм…нюк, кайся давай…
— Убийца я, святой отец!
— Прости Господи! Как же тебя угораздило?
— По глупости… Рядовой Шариков пристал ко мне как банный лист, скажите мол, товарищ гвардии сержант, как мне в отпуск вырваться, бабушку повидать. Ну, я возьми и посоветуй: «Пошли бабушке посылку с гранатой и напиши: «Дорогая бабушка! Если потянешь за это колечко, я смогу получить трое суток отпуска».
— И чего?
— Уехал Шариков в отпуск!
— Эко придумано! В смысле… грех на тебе великий…. Всю жизнь
теперь молиться надо! И я помолюсь…
После причастия и всех дел за ним следующих, и ещё спустя два месяца повстречал отец Власий того исповедника на железнодорожной станции в ресторане. Широко гуляли свой дембель бывший сержант со товарищи, водка текла со стола ручьём и глупые девки без стыда давали себя лапать.
— Стыдись! Я тебе молиться велел, а ты, душегуб, и в церковь с той поры ни разу не зашёл!
— Отстань, поп! Садись, выпей с нами. Нечего мне в церкви делать. Попутал Шариков, его бабка и письма не прочла, просто так померла, гранату он потом назад привёз, а я ему четыре зуба выставил, чтоб не пугал зря.

— Тем более, молиться надо! Ты божью тварь обидел. А Бог милостивый от тебя великий грех отвёл! Говорит Святое Писание…
— Не знаю, что оно там у тебя говорит, но только в одном ты прав – тварь Шариков! Редкая тварь! Чтобы его на той гранате самого разорвало! Предлагаю за это выпить!
Покачав головой, отец Власий собрался было покинуть сборище грешников, но не тут-то было…
Бывший гвардии сержант крепко ухватил его за рясу.
— Я сказал выпить! Когда я говорю — выполняют немедленно!
— Раз-два! Отставить! Медленно! — Захохотал ефрейтор с не очень чистым лицом и потянулся к бороде священника.

— Дети мои, — голос Власия просиял праздничной глубиной и прозрачностью, хрусталь на столе жалобно отозвался писклявым звоном, батюшка освободил рясу из дембельских рук, пропустил удар в грудь и словно не заметив этого, подмигнув, поведал компании, — А вот знали бы вы, как мы однажды мучимые жаждой схватились в Лимасоле с английскими маринерами.

Перехватив руку отставного сержанта бывший матрос, припечатал её к столику, коротенько дал ему в ухо, а потом почти без замаха опрокинул со стула и ефрейтора.

— Получи! А выходило их, кажется, по пяти на брата, — мечтательно продолжил он свой рассказ, дожидаясь пока сержант и его приятель поднимутся на ноги. — Получите ещё!
Два тела направляемые кулаками батюшки осели у противоположенных стен. Наблюдая мучимых в корчах ухажеров, одна из девиц подхватила горлышко разбитой бутылки и направила на отца Власия «розочку» с угрозой.
— Ах, ты такой-сякой, святоша!
— Оставь посуду в покое, девочка! И рот закрой, а то на канифас-блок натяну! — сказал он, ловко ухватил её за ухо и непродолжительное время спустя оставил его совершенно пунцовым, — Ну, ладно, кажется, вразумил. Домой пора, а то епископу опять донесут, боцман ругаться будет. А мне завтра ещё исповедь принимать.