Про сельского джинна

Пронька почесал в затылке и выплюнул бычок, который смаковал уже три часа. В стоге сена тускло поблескивала лампа.

– Сдам, латунь кажись. На пару пузырей будет.

Разыгралось воображение – вот он с бухлом подходит к местным заводилам, они принимают его к себе. А как не принять, ведь он покажет себя взрослым! Как он жалел, что сбежал с той драки с селюками из Ивантеевки… А ведь повод был – неча на дискотеку приезжать, на девок наших смотреть.

Гузно взыграло тогда, да и зуб рвать надо было… Глядишь, и не надо было бы, после драки то.

Пронька не сомневался: если заявиться с накрытой поляной – ребята перестанут над ним смеяться и травить. Может даже позволят сделать первый глоток, после которого он занюхает рукавом и даже не поморщится. И Ленка восхитится им...
Парень представил, как мнет девку, как ныряет с головой ложбинку меж ее налитыми грудями, как жамкает мягкий зад… А она смеется и откидывает голову, осыпая его веером русых волос.

От этих мыслей Пронька начал тереть металлический бок лампы, не замечая, что из носика курится дымок. Что происходит? Он не понимал. Городской приехал что ли?
– Ох, ну и долго же…
– А Вы… Хто Вы…?
– Джинн.
– А значитца три этого… три жалания есть у меня?
– Э-э-э. Я сельский джин, будет только одно. Крепко подумай...
– Хочу значитца... Шоб мужики уважали, а бабы – хотели! Самым видным стать в селе. – перебил его Пронька. – Шоб Степан Лисицын к себе взял!
– Как тебя? Пронька? Я не могу людям мозги набекрень выкручивать. Все што хошь, но любовь девкам не привью.

Пронька подобрал бычок и снова начал его разжевывать. Толковых мыслей не было, он присел на корточки и принялся счищать слои прилипшей к сапогам грязи. Слой подсохшего куриного помета, жирная глина с дороги, а тут кажись человечье…

В это время джинн превратился в ворону и слетал в деревню. Там он порезвился в огородах, жуя огурцы и топча укроп, покаркал на пугало и нагадил на забор председателя сельсовета. Уставший, но довольный он вернулся к Проньке, который теперь снял сапоги и ковырялся между пальцев, проступающих через дырявые носки.

– Ну чё?
– Не, подумать надоть. Давай завтреца. Тапереча скотину кормить пора.

Назавтра в четыре утра джин вновь обернулся вороной и присел на плечо Проньке, который собирал коровьи лепешки и раскидывал по грядкам. Прикормки не хватило на все поле и парень забрался в сельский туалет, опустил лопату в яму и, крякнув, начал собирать содержимое в ржавое ведро, которое предусмотрительно избавил от молока.

Когда с этим делом было покончено – настало время топить баню. Пронька собрал валежник, сходил к колодцу через две улицы. Разжег печь, хрипло покашливая от едкого черного дыма.. Джинн торопил его нетерпеливым карканьем.

– Да тихо ты! – Пронька тайком пробрался в сарай. Он точно знал, что батя там хранит нычку от мамки. – Уух, хорош самогончик. Пшли в поле.

Старший Пронькин брат ушел за радиолампами ещё в три утра, пятнадцать верст до автобуса - не шутка, поэтому следить за баней остался Тишка, третий среди сыновей.

У сельпо Михайло клянчил два рубля. Навстречу шла баба Маня, громыхая пустыми ведрами. Дядя Толя копался в комбайне, из штанов рабочего комбинезона виднелся ключ на 24 – видать, только с собрания. Витек и Зинка сидели на лавке и щелкали тыквенные семечки, плюясь кожурой. Рядом тетя Клава рубила головы курам, покрикивая на детей, смеющихся из-за бегуших без голов птиц.

Пронька прилег в тени дерева.

– Ну, вот ща-то придумал поди?
– Да што-ты, што-ты. Я ж не могу два дела делать, работать и думать…
– Дык ты ж лежишь просто.
– Цыц, не мешай.

К полудню прибежала Глаша, шестая среди детей в семье Проньки, принесла обед. Жареная картошка на топленом жире была отменной, как и мясо, в которое парень вгрызся, не замечая, как сок течет по грязной щеке.

– Ща бы самогончику ещё…
– Ты это желаешь? – Джинн потер мозолистые ладони.
– Неее.

Тут Проньку озарило.

– Был я в городе. Видел там по тиливизиру передачу "В мире животных", там самый сильный лев получал всех самок… И если сделать наоборот, если всех баб, того… оприходовать, то все остальные будут уважать. Чем люди не скотина-то?
– Ну и чево?
– Я хочу, чтоб ты обернулся мной и перепортил всех телок в деревне. А я потом стану первым парнем.

Джинн скептически посмотрел на его косые глаза, кривой нос и частые промежутки в зубах. Взгляд остановился на сверкающей золотой коронке.

– Хорошо надумал?
– А то. Я сам-то не смогу никого уболтать, а ты мужик опытный. А меня пока в ворону, что ль преврати.
– Повтори желание. Только будь внимательным.
– Да чё тут думать? Хочу шоб ты обернулся мной и всех телок перетрахал, а меня на это время в ворону превратил.

*****
Пронька терроризировал Ивантеевку целую неделю. Он как раз клевал плешь местному трактористу, когда какая-то сила потащила назад.
– Ну шо?
– Все сделано.

Пронька пожал плечами и пошел к развалинам фермы, где часто сидели местные ребята. Он приметил Степана, который о чем-то рассказывал остальным. Красавец при виде парня попятился назад. Остальные так и вовсе сбежали.

– Ну чё, побухаем сеня? – Пронька шел уверенно, чувствуя свое превосходство. – Ленка где?
– Э-э-э, а зачем тебе Ленка?
– Ну как зачем, вымя помять.
– Вымя? Э-э-э, я пойду, у меня мотоцикл сломался. – Степан уткнулся в дверь, распахнул её и сбежал.
– Странный какой-то. Видать страх разобрал. Зауважал.

Пронька шел по селу, чувствуя волны уважение. Никто не осмеливался к нему подойти. Парень решил узнать последние новости и подошел к доске объявлений. На единственной бумажке на него смотрело собственное лицо.

«Разыскивается Прохор Верещагин, в изощренной форме совершивший половое насилие над каждой коровой в селе. Зафиксированы случаи летальных исходов. Отягчающий фактом выступает покушение на изнасилование над Авдотьей Петровной Лисицыной, которая получила инфаркт после произошедшего».

У Проньки потемнело в глазах. Крепкая рука ухватила его за запястье, на лице дяди Ермолая не было и тени улыбки. Он поправил милицейскую форму и прочистил горло.
– Пойдем со мной, Прохор.
Пронька заскулил и заорал на ворону, которая прилетела ему на плечо.
– Ты чо делаешь? Разве я об ентом просил?!
– Нужно точнее желание говорить.
– А мамку Степана-то за что?
– А ты хоть видел её? Да в ней поди пудов двенадцать-пятнадцать, ну вылитая корова!