Труп и Скелет

Место действия: катакомбы древнего города Умал. Свежий труп лежит бок о бок со скелетом, из чьей заплесневелой и источенной червями наружности можно сделать вывод о его значительной древности.
Труп: Ну как дела, старые кости? Как поживает Червь? Вижу, в своё время ты был с ним знаком крайне близко.
Скелет: Да, да, и тебя ожидает то же; се мир ростовщиков, средь коих червь и могила – последние. И дьявол останется ни с чем, когда они взыщут с него по счёту причитающееся им. Червий суть сущий Жид, готовый вытянуть последнюю унцию мозга из костей. Не простил мне ни кусочка плоти, ни клочка кожи – в защиту от затхлого дыхания пещерного ветра; не пожалел и челюстной кости – смирять лязганье моих зубов.
Труп: Твои речи так печальны... Давай сменим тему и поговорим о наших прежних жизнях.
Скелет: Охотно, охотно, хотя, боюсь, что мои воспоминания выродились презренной плесенью за те пятьсот лет овевания воздухом, пропитанным затхлыми миазмами разложения. Но, глядя на прах, устилающий мои шейные позвонки, я припоминаю, что в оны годы был тавернщиком, и по габаритам не уступал своим же бочкам. Ныне я частенько мечтаю хотя бы о кварте от тех оставшихся в прошлом полногрудых бочек. Время – тот ещё прохиндеистый негоциант; всучило мне эти жалкие крохи плесени взамен роскошных полнокровных телес. Смерть, как ты вскоре поймёшь – нелепейшая из афер, и, к тому же, совершенно неприбыльная, хотя в ней и замешано столько спекулянтов.
Труп: Но где же тогда, в своём многоликом величии, светлые эмпиреи и пламенеющие преисподние, что сулили нам сивиллы и иерофанты наших культов?
Скелет: О том спроси вон того кадавра, чья тучность ежеминутно уменьшается по милости упивающегося червия. Он был когда-то жрецом и уверенно рассуждал о подобных материях, грозя грешникам громами господними. Что до меня, то я не обнаружил за гробом ничего, кроме этих тесных погребальных сводов, чья губительная нощь плодит миазмы моровых поветрий, вырывающихся наружу, чтобы пополнить наши ряды за счёт живых, и поднимающихся тлетворными фимиамами к самому солнцу.
Труп: Да, такое поветрие и низвергнуло меня сюда – прямо с брачного ложа. В Умале я был оптиматом; но они швырнули меня гнить среди простого отребья.
Скелет (сочувственно, тоном, чуть менее схожим со скрежетом костей): Скверно, скверно! И, хотя сам я уже давно вышел за пределы плоти, я соболезную тебе. Здесь невесты костлявы, а наложницы холодны – скорее всего, именно такими ты и сочтёшь их, пусть даже и сменит искорки вожделения внутри твоих глазниц мертвенный огонёк.
Труп: Но обретем ли мы позднее хоть какое-нибудь вознаграждение, утешительную мудрость, хранимую Смертью, – или, может, тайны, погребенные от солнца в глубокой нощи усыпальниц?
Скелет: Что ж, пожалуй, у нас есть мудрость – унылая и пыльная мудрость; и я бы всю её отдал за добрый глоток хиосского вина. Думаю, тебе должно быть известно, что тела сотворены из праха и воды; последняя с лёгкостью испаряется, а первый склонен расточаться. В том все наши познания, к великой досаде всезнающих иерофантов и философов. Впрочем, в отличие от их многомудрой учёности, нашу мудрость с лёгкостью вместит один-единственный череп.