ГППП

(Галлюцинации, передающиеся половым путем)



На углу улиц Маркса и Розы Люксембург, возле Крестовоздвиженской церкви, прямо посреди бела дня, подрались два поэта. После них на тротуаре осталась почтовая квитанция на предъявителя, которую подобрала одна дама, работавшая в сфере социальных услуг, оказываемых по телефону.

Посетив Повилихинский гастроном, и купив там двух селедок и одну сайку, дама зашла на почтамт, где в окошке №9 ей выдали небольшую посылку, заляпанную красным сургучом.

Дома, распечатав коробку, дама обнаружила в ней мирно спящее дитя, туго закатанное в одеяльце. На звук ее вскрика дитя открыло свои прекрасные невинные глазки и, выплюнув соску, заорало так, что задребезжала столовая посуда. В сопроводительном письме, адресованном поэту Илону Майскому, неизвестная писала, что это дитя - плод их совместной любви на картофельном поле, но обстоятельства... и реакция родных... в общем, теперь этот ребенок, девочка, кстати, – его забота.

Дама была крайне возмущена, - что это за мать, способная отправить ребенка обычным почтовым отправлением, которое может получить кто угодно. Кто угодно! Таких, с позволения сказать, матерей… Ее справедливые негодования прервал молочник, пришедший ругаться по поводу скола на возвращенной бутылке. Дама ему спуску не дала, этот молочник был продувная бестия, он мог вместо сметаны подсунуть скисшие сливки, а во многих местах жаловались, что он жилит сдачу. Впрочем, его приход был кстати. Дама наказала ему со следующего раза приносить на одну бутылку молока больше.

А молочник и вправду был не без греха. Однажды, когда на улице иностранный турист поинтересовался у него, где находиться местная картинная галерея, он показал совсем в другую сторону. Там, в другой стороне, иностранец упал в канализационный люк и сломал ногу. Чуть не дошло до международного скандала.

Младший сын молочника был весь в отца. В гимназии, он схлопотал кол на уроке по половому воспитанию. Когда учитель рассказывал классу о мировой сексуальной революции, о которой так долго говорили «меньшевики», о свободной любви, о роли личности в процессе полового акта, гимназистик, заявил во всеуслышание, что он - за семейные ценности. И многие ученики в классе сочувственно отнеслись к его словам. Когда учитель попытался осадить зарвавшегося юнца, гимназистик, вместо того чтобы повиниться и поцеловать учителю ручку, стал утверждать, что преподаваемый материал – это все устаревшие представления, и среди молодежи нынче модно беречь себя до брака. За свою дерзость гимназист был примерно наказан: до конца урока его поставили на горох, и вдобавок он должен был остаться в классе после занятий.

Сторож вспомнил про запертого ученика, только когда на улице уже начало смеркаться. Хотя Метафхудын всю свою жизнь обитал при гимназии, и даже жил в ней, ему каким-то образом удалось сохранить всю наивность и свежесть своего национального колорита. Вместо «экзистенциальность», он говорил «икзысцальность», а вместо «шутить изволите, господин гимназист» у него выходило вообще нечто неудобопроизносимое. По вечерам татарин ходил по пустым классам, и украдкой менял местами в суммах слагаемые.

Отпущенный на все четыре стороны, голодный и расстроенный, гимназистик брел по темным улицам, размышляя, как ему дома достанется от отца. Мыслями мальчика всецело завладели дальние страны. Он решил убежать в Африку, чтобы там, живя в бедности и неизвестности, учить аборигенов ОБЖ, - пускай не будут такими темными. Но у него не было денег на билет, и он подумывал о том, чтобы продать коллекцию карточек, доставшуюся ему от двоюродного брата.

Проходя мимо дома учителя, гимназистик решил, в отместку, разбить стекло в его спальне. Подкравшись ближе, сквозь занавеску на окне, он увидел, как учителя, самого еще весьма молодого человека, положив через колено, порет какая-то старушка в белом чепце. Под ударами учитель странно жмурился и бессвязно блеял. Мальчик, ставший свидетелем этой сцены, вместо того чтобы позлорадствовать, расплакался и убежал.

Учитель, фамилия которого была Мирчуткин, в этот день сильно провинился. Возвращаясь из гимназии, он остановился возле чайной, чтобы немного вкусить сладкозвучности. Сидящий у входа мужик самозабвенно наяривал на баяне «Попурри» из репертуара современной эстрады. Гармонист был строг и пьян. Он играл как бог, и знал это. Из заведения, в котором после известного часа, напитки начинали разливать в блюдца из больших фарфоровых чайников, то и дело выбегал официант с белым полотенцем, приглашая маэстро пожаловать внутрь, дескать, публика просит. Но тот был несговорчив. Его артистическая натура требовала широты, а в полуподвальном помещении чайной было накурено. Под конец гармониста увели в часть два милиционера.

Музыка разбередила Мирчуткину душу. Он решил заглянуть в чайную, только «на одну минуточку». На остатки своего жалования он накушался до такого состояния, что придя домой, разбил любимую матушкину чашку.

Его мать была ангелом чистой души, но сына держала в строгости. Она жила тем, что сдавала комнаты постояльцам. Одним из ее квартирантов был поэт Илон Майский.

Майский в последнее время страдал мерехлюндией. Он ждал письма по поводу своих стихов от столичного критика Вассермана и очень нервничал. С почтамта пришла какая-то квитанция, но теперь он не мог нигде ее найти. Возможно, она выпала во время его драки с Иваном Взрывниченко. Взрывниченко, известный так же как сума переметная, опубликовал в одной из газет рассказ под псевдонимом, и думал, что об этом никто не узнает. Такой прозаизм коллеги по цеху сочли двурушничеством, игрой на двое ворот, и нашим, и вашим. Майский не упускал случая подтрунить над приятелем, называя его «поэтической пгоституткой». Взрывниченко парировал, он знал, что Майский пользуется интернет-словарем рифм. Официально поэтический профсоюз этого не запрещал, но Майский все равно немножко стеснялся.

Посреди ночи поэта разбудили. Квартирная хозяйка сказала, что ему телеграмма-молния. Майский, решив, что это ответ от Вассермана, в одной короткой ночной рубашке и босиком, побежал к входной двери. Но оказалось, что ему принесли повестку.

Через неделю Майского забрали на фронт, а через сорок дней он попал в плен, где съев кусок консервированной курицы, подавился вилочной костью и умер в лазарете, так никогда и не узнав, что у него есть малютка-дочь, которую зовут Роза-Мария.