К Маме

Из-за его спины я видел, как выплывают красные облака. Великан сидел на самом краю скалы и со стороны казалось, что он даже не дышит. – Один шаг, и ты уже там. Передышка, ответы на все вопросы и добро пожаловать обратно, - сказал и выбросил в пропасть окурок.
Лететь вслед за бычком казалось мне унизительным. Только вот чего не было – так это выбора. Я невольно поежился.
- Чего ты боишься? Трясешься, как щенок.
В его голосе я уловил усталость и, как мне тогда показалось, легкую брезгливость. Куда ему – бессмертному – понять? Что останется после меня? Ресторан, эти чёртовы звезды? С кем разделит нашу кровать моя жена? И как скоро? Через месяц, год, десять лет?
- Это всё не важно…, - слова вылетают вместе с облаком дыма. Он опять закурил. Сколько же у него сигарет в пачке?
- И это тоже не важно. Ты прыгаешь или нет?
- Я…я…я…, - не знаю, что ответить, и долго молчу, слушая, как эхом разбивается о вершины мои «я».
Внутри – белое мороженое: сладкое, растекающееся, пачкающее лицо и руки. Да, я боюсь.
- Если хочешь, можешь не задавать вопросов. Вернешься обратно таким же, - говорит он.
Ну нет. Если лететь вниз, то только за этим. Я представил, как у красивой женщины с глазами серыми, в которых бьют из глубины родники и шумит морем лес, рождается сморщенный, как финик, младенец. Я вижу, как он кричит, растет, идёт в школу Наблюдает за девчонками на спортивной площадке. Как у него появляются противные усики и прыщи. Не хочу снова! Я зажмуриваюсь, вспоминая тепло маминых рук. Её потаенный взгляд. Смех. Ради неё я мог бы всё повторить. Да…
- Там ад? –
Глупый вопрос вырывается сам, и я смущенно тушу жадный до ответов взгляд о свои руки. Хочется грызть ногти.
- Там только…
Внезапно я понимаю, что он смотрит мне в спину, и это я сижу на краю и докуриваю очередную сигарету. По привычке страх скручивает сознание. Я шеф, мне нельзя курить!
- Лети уже, шеф…
Эти слова ветерком срывают меня вниз, они же раздевают догола, и я падаю, падаю маленьким сморщенным фиником. Совсем не страшно, но я закрываю глаза и обнимаю руками колени.

Красная выжженная земля. Мой нос забит песком и пылью. С трудом поднимаю себя на ноги.
- Эй! Сюда!
Оборачиваюсь на хриплый возглас и вижу толстяка в клетчатом костюме, напоминающем пижаму.
- Сюда, сюда, - машет он руками.
Через силу иду к нему.
- Идём скорее! Суд через полчаса! - у толстяка карие навыкате глаза и жабья в три-четыре ступеньки шея.
Наверное, щитовидка, отмечаю я. Удивление от услышанного приходит позже.
- Какой суд? И где я?
Тот лишь машет на меня руками.
- Идём, а то опоздаем.
- Простите, с кем имею честь?..
- О, Господи! – толстяк закатывает глаза. – Кто, кто…адвокат твой. Еще спроси, что здесь делаешь и будет совсем скучно.
Какие-то минуты молча иду за ним. Кругом лишь красное полотно из глинистого песка. Как я здесь очутился?.. и кто же я? Память судорожно морщится, как близорукий старик над газетой. Не помню. В голове крутятся два слова «сипка» и «гок». Вот только, что это такое я ума не приложу. Украдкой оглядываюсь. Бесконечные плоские дали, и ни пятнышка вдали, ничего. Тут я давлю желание схватить толстяка за руку. Он такой живой, он знает, куда идёт. Вон у него на виске голубой змейкой трепещется жилка.
- Как тебя зовут? – спрашиваю и понимаю, что мой голос звучит угодливо. Ну и пусть. Без толстяка мне тут крышка.
- Не отвлекай, - говорит он, - а через пару шагов добавляет, - вот и пришли.
Озираюсь по сторонам и не вижу ничего примечательного. Только несколько камней – неприметных, плоских голышей лежат у моих ног. Толстяк подбирает один из них и сует себе в рот.
- Бери и глотай, - говорит и мне.
- Нет уж, - отказываюсь я, - это негигиенично…
Последнее слово не успеваю договорить. Потому что рядом уже никого нет. Толстяк исчез. Вокруг такая тишина, что можно задохнуться. Она стискивает меня со всех сторон: на глазах выступают слезы. Я хватаю камушек и зажмурившись, проглатываю.

- Поль Бокэ, сядьте!
Ошеломленный, я плюхаюсь на жесткий стул.
Огромная в форме круга комната залита солнечным светом. Здесь так светло, что невозможно ничего разглядеть. Вместо этого я перекатываю во рту своё имя «Поль Бокэ». Оно возвращает мне память.
- Вы обвиняетесь в том, что вынуждали людей есть больше необходимого!.. – говорит кто-то строго и важно.
- Протестую! –
Тут я узнаю голос толстяка. Ну да, он же говорил, что мой адвокат.
- Протест отклонен. Поль Бокэ, вы неоднократно изменяли своей супруге Марии Анне Бокэ.
- Протестую!
Это уже я взвиваюсь с места. Чего не было, того не было.
- Я, конечно, не согласен и с первым обвинением, но это, ваша честь, уже поклёп, - говорю я.
- Исключено. Сколько раз вы смотрели на ноги официантки Рози? А на грудь поварихи Салли? А на задницы первых-встречных?..
Голос залитого сиянием судьи делается сварливым. Кажется, он чертовски недоволен мной.
- А ведь сказано, что тот, кто смотрит на женщину с вожделением, тот уже прелюбодействовал с нею в сердце своем, - добавляет этот зануда.
Мне бы, может, испугаться, но я начал сердиться. Ведь я славный парень. По-крайней мере, считал себя таким. Не пил, не курил, не изменял. Готовил вкусную еду и не участвовал в бунтах. Да как меня вообще можно судить?..
- Мой подзащитный ничего не украл за жизнь! – неубедительно мямлит со своего места толстяк.
Я вздыхаю. С таким адвокатом не светит мне ничего доброго.
- Защитник, вы несете чушь. Поль Бокэ отнял – а значит украл - жизнь у миллиона куриц и тысячи ягнят. Миллиарда голубей и лягушек. А так же у сотни тысяч мелких насекомых, среди которых мухи, бабочки, комары, кузнечики.
В зале повисает молчание. Мне снова хочется грызть ногти. Робко я поднимаюсь со стула:
- Жизни отнимал мясник, а я готовил людям пищу, желая их накормить. У меня за карьеру десять, десять мишленовских звезд!
- Поль Бокэ, от вашего тартара у Пьера Огюста из Прованса случился приступ холецистита, который в последствии спровоцировал инфаркт у его престарелой матери. Вы обвиняетесь и в этом.
- Это что же…я по-вашему негодяй и убийца?.. – голос мой тих. – Ну хоть что-то хорошее я совершил?..
Судья не торопится с ответом. Сквозь золотой поток света я чувствую на себе его взгляд. Внезапно передо мной возникает картина: мальчишка бежит по траве в сторону дома. В руках у него щенок. Я вижу, как ребёнок заносит его в комнату и ставит перед ним блюдечко с молоком. Вижу, как вырастает пёс. Мой Фил…он дожил до 18 лет и умер во сне.
- И это всё?..
- Почти. Адвокат – вам слово.
Толстяк поднимается с места.
- Мой подзащитный подарил своими десертами хорошее настроение многим людям. Стал отцом двух дочерей. И в конце концов спас мне жизнь! Да вы и сами знаете!
Я вспоминаю черты своего защитника и не могу вспомнить его. Когда же я спас его?
- Вы, наверное, ошиблись, я не спасал вас, - вырывается у меня.
- Нет, что было, то было, - миролюбиво замечает судья. Вы, Поль Бокэ, спасли его от автокатастрофы. Съев ваш фирменный суп, Жюль Треве чуть не умер от анафилактического шока, его на скорой увезли в больницу из ресторана, тогда как он должен был уйти из него сам и попасть под колеса фургона на соседней улице.
- Аааа, - только и могу сказать я, - И что же со мной теперь будет?
- Ничего…отправим вас…
- Куда? В ад?..
- Зачем в ад? Судья улыбается, я могу поклясться в этом, и берет в руки свой молоток. – Мы отправим вас…
- Так куда же? – не вытерпливаю я.
И сквозь удар молотка по столу слышу краткое:
- К маме…
***
Плачем исходит детская. Сморщенный, как финик, малыш лежит в колыбельке. Весь красный, он горько плачет. Наконец, откуда-то появляется Она. Берет младенца на руки, и он затихает. Впереди – вся жизнь.